Если в своей физике Эпикур признал атомы основой всего сущего, то в своей этике он объявляет личность целью всего поведения. Мерилом для оценки благ и зол является наше чувство; единственное безусловное благо есть то, к чему стремятся все живые существа, — удовольствие, единственное безусловное зло есть то, чего все избегают, — страдание. Поэтому Эпикур в общем вместе с Аристиппом считает удовольствие последней целью нашей деятельности.
Однако при этом он имеет в виду не отдельные ощущения удовольствия как таковые, а блаженство всей жизни: наше суждение об отдельных удовольствиях и страданиях должно определяться их отношением к этому общему блаженству. Далее, по его мнению, подлинное значение удовольствия состоит в удовлетворении потребности и, следовательно, в устранении неудовольствия; нашей последней целью является не положительное удовольствие, а свобода от страданий, не душевное движение, а душевное спокойствие. И так как существенное условие последнего лежит в нашем собственном душевном состоянии, то Эпикур считает духовное удовольствие и страдание гораздо более важными, чем телесные.
Хотя он открыто и резко заявляет (несмотря на наличность у него суждений с несколько иным оттенком), что всякое удовольствие и неудовольствие в конечном счёте проистекает из телесных состояний, но он все же замечает, что на тело действуют лишь наличные в данный момент наслаждения и страдания, на душу же действуют также и прошедшие и будущие. И эти чувства, основанные на воспоминании, надежде и страхе, по его мнению, настолько сильнее других, что он считает себя вправе прославлять могущество духа над телесными страданиями столь же безусловно и с такими же преувеличениями, как это делали киники и стоики; ибо тягчайшие страдания длятся недолго и быстро полагают конец нашей жизни, а менее интенсивные выносимы и могут быть преодолены более сильными духовными наслаждениями.
Лишь условием душевного спокойствия является добродетель; но она — столь неизбежное условие, что и по Эпикуру блаженство неразрывно связано с ней, хотя его система и не даёт ему возможности признать самостоятельную ценность добродетели. Разумение освобождает нас от беспокоящих предрассудков, от пустых вымыслов и желаний, и учит нас истинному искусству жизни; самообладание охраняет нас, вызывая правильное отношение к удовольствие и неудовольствию; храбрость, внушая нам презрение к смерти и боли, освобождает нас от страданий; справедливости мы обязаны тем, что никакой страх перед наказаниями не нарушает нашего душевного спокойствия.
Сам Эпикур вёл образцовую жизнь, и его изречения обнаруживают чистоту помыслов и правильность нравственного суждения, далеко превосходящие их недостаточное научное обоснование. Его идеал мудреца довольно близко подходит к стоическому: хотя он не требует от мудреца ни стоической апатии, ни отказа от чувственных наслаждений, но он заставляет его настолько властвовать над его вожделениями, что они никогда не могут склонить его к чему-либо неправильному. Мудрец Эпикура столь независим от всего внешнего его блаженство столь полно и его мудрость так прочна, что Эпикур может сказать о нем то же, что стоики говорят о своём мудреце: именно, что он есть божество среди людей и что, даже питаясь хлебом и водой, он может ни в чем не завидовать Зевсу.
Соответственно этому идеалу, жизненные предписания Эпикура направлены прежде всего на то, чтобы предоставить отдельной личности как таковой, через освобождение её от предрассудков и ограничение вожделений, самоудовлетворённое и независимое от внешнего мира бытие. Если он сам жил необычайно скромно и непритязательно, то он призывает и других к непритязательности; даже из естественных вожделений лишь часть направлена на необходимое, тогда как большинство вожделений неестественны и суетны. К последним Эпикур причисляет главным образом стремление к славе и почестям.
Правда, он не требует подавления чувственных вожделений и не хочет даже запрещать более обильного наслаждения жизнью; но тем более он настаивает на том, что не нужно делать себя зависимым от всего этого: не в том дело, чтобы мало пользоваться внешними благами, а в том, чтобы мало в них нуждаться. Даже к жизни человек не должен безусловно привязываться: Эпикур разрешает ему через добровольную смерть освобождаться от невыносимых страданий; но он полагает, что такой случай не легко может представиться.
Труднее Эпикуру при его предпосылках обосновать необходимость и значение общественной жизни людей. Его система открывала ему для этого лишь один путь: соображение тех выгод, которые люди могут получить из своей взаимной связи; и наш философ, дорожа более всего свободой от внешних помех, ищет этих выгод гораздо более в защите от правонарушений, чем в положительном содействии личности через нравственное общение. Это применимо у него прежде к государству. Цель всех законов есть охрана общества против правонарушений, от которых только разумные воздерживается добровольно, сознавая их вредность, тогда как масса удерживается от них только наказанием.
Нашему философу кажется наиболее желательным пользоваться этой обеспеченностью, не стесняя вместе с тем своего покоя теми заботами и опасностями, которых не может избегнуть политический деятель. Поэтому он советует повиноваться законам, так как при нарушении законов никогда нельзя быть свободным от страха перед наказанием; но он предпочитает воздерживаться от участия в государственной жизни, если исключительные обстоятельства не требуют иного; его лозунг есть (живи незаметно!). Он высказывает также сомнения и против семейной жизни и брака. Зато у него и в его школе было особенно живо чувство дружбы; и как бы скудным ни казалось его учение, которое сводит ценность этого отношения лишь на значение взаимной поддержки и вытекающего отсюда чувства обеспеченности, — фактически он выходит далеко за эти пределы.
Эпикурейские дружеские союзы столь же прославлены, как и пифагорейские, и мнимую общность имущества у пифагорейцев Эпикур отвергал лишь потому, что среди друзей такое учреждение должно быть излишним. Однако, его принципам не сответствовало бы ограничивать свою благожелательность кругом личных друзей; напротив, он сам, как и некоторые лица его школы, славятся вообще своим мягким и человеколюбивым настроением; у него самого это настроение выражается, между прочим, в утверждении, что приятнее оказывать благодеяния, чем получать их.
