В своеобразной форме выражается эклектизм последнего века до P. X. у римских философов этой эпохи. Среди них по своему историческому влиянию превосходит всех остальных Марк Туллий Цицерон (106–43 до Р. Х.). Но он обязан этим успехом не проницательности и самостоятельности своего собственного мышления, а исключительно ловкости, с которою он, несмотря на поверхностность своего знакомства с учениями греков, сумел передать их латинскому миру в ясном и понятном изложении.
Цицерон сам причисляет себя к неоакадемической школе и охотно пользуется её приёмом обсуждения аргументов за и против, без окончательного решения вопросов. Однако, главный мотив его скептицизма лежит не столько в научных основаниях, которые он заимствует от академиков, сколько в противоречии между философскими авторитетами, и потому этому скептицизму с самого начала присуще стремление отказываться от сомнений там, где не имеется этот повод к ним.
Поэтому, если он и считает, что нам не дано знание в подлинном смысле, то всё же вероятность имеет для него большее значение, чем для Карнеада; и о темах, которые для него важнее всего, — о нравственных принципах и о связанных с ними теологических и антропологических вопросах — он высказывается с большой решительностью, так как убеждён, что правильные понятия о них вложены в нас природой, черпаются нами непосредственно из нашего собственного сознания и могут быть подтверждены всеобщим согласием.
Сами воззрения, до которых он доходит, опираясь на эту основу, не оригинальны и не лишены колебаний. В этике он решительно выступает против эпикуреизма, но не умеет найти твёрдой позиции в отношении к стоическому и академико-перипатетическому учению; и хотя он восхищается возвышенностью стоических принципов, он все же не может одобрить неразрывно связанных с ней односторонностей. В богословии он серьёзно заинтересован верой в существование богов и божественного провидения, в психологии — верой в бессмертие души и свободу воли; но он не решается определённо высказаться о природе Бога и нашего духа, и если он в общем становится на сторону платоновского спиритуализма, то он вместе с тем не свободен и от влияния стоического материализма.
К народной религии, как таковой, он не чувствует внутренней близости, но в интересах общества он требует её сохранения, при возможном устранении из неё суеверий.
К Цицерону близок его друг Марк Теренций Варрон (116–27 годы до Р. Х.), который, впрочем, был гораздо более учёным, чем философом. Будучи учеником Антиоха, представителем взглядов которого его изображает Цицерон, он вполне следует его приёмам в этике, которая есть для него важнейшая часть философии, и вместе с ним нередко сближается со стоиками и со стоическим материализмом. Ещё теснее он примыкает к стоикам в богословии, и в частности к Панэтию: подобно им, он описывает божество как душу мира и усматривает в богах политеизма почитание сил этой души, как они господствуют в различных частях мира; с другой стороны, он воспринимает и учение о трояком богословии и их резкую критику мифологии поэтов и не стесняется открыто порицать существенные составные части государственной религии.
Ответвлением стоицизма является также школа, которую около 40 лет до P. X. основал Квинт Секстий, римлянин из благородной семьи; после него во главе её стоял его сын, и вскоре затем она угасла: к ней принадлежали Сотион из Александрии, который около 18–20 годов после P. X. был учителем Сенеки, учёный энциклопедист Корнелий Цельс, Фабиан Папирий, Л. Красситий. Все, что мы знаем об этих лицах, свидетельствует о том, что они были моральными философами, которые определённо защищали стоические принципы, и впечатление, которое они производили, было основано более на силе их личности, чем на каком-либо выдающемся научном своеобразии.
У Сотиона со стоическими элементами сочетались пифагорейские: если его учитель рекомендовал воздержание от животной пищи на основании общих моральных соображений, то он сам обосновывал его на учении о переселении душ. Школа Секстиев признавала также душу бестелесной; очевидно, она уже испытала на себе влияние платонизма.
